|
Артист Линьков прошёл
служебным ходом.
Его талант, не признанный
народом,
готов был волновать и
удивлять.
И он, со всею щедростью
таланта,
уже вживался в образ
оккупанта,
чей текст на протяжении
двух актов
был сух, но органичен:"Расстрелять!"
Аншлагом и не пахло в
"Русской драме",
а пахло штукатуркой и
коврами.
Но был Линьков и честен,
и не стар.
Главреж не на Линькова
делал ставку,
но был репертуар подобен
танку,
и меж других заклёпок и
шурупов
Линьков, как винт, входил
в репертуар.
...Линьков сидел в
холодной грим-уборной
и клал на щёки тон рукой
проворной,
когда вбежал растерянный
помреж
и сообщил, что Жорку
Папазяна
разбил инсульт. Кто будет
партизана
играть пред школьным
зрителем сегодня?
Ведь никого не сыщешь -
ну хоть режь!
Надежда коллектива - на
Линькова.
Он - оккупант? Ну, что же
тут такого?
Успеет:
паклю в зубы и - хорош!
Всем трудно! Что он, из
другого теста?
А роль - мечта. К тому же
мало текста.
Весь текст на протяжении
двух актов -
отличная реприза -
"Хрен возьмёшь!"
Линьков, игравший Гамлета
на курсе,
не стал кричать о
честности и вкусе,
а будучи своим в своём
цеху,
пошёл в кулисы:
встать там - "зарядиться"
на выход, заодно и
убедиться,
что около эсэсовской
шинели
приткнули партизанскую
доху.
...И грянул бой... Уж
зрители мужались.
События к финалу
приближались.
И падал в снег
расстрелянный герой.
Но, как ни жал Линьков,
един в двух лицах:
был тощ - в перчатках,
плотен - в руковицах,
а зрители с растущим
подозреньем
следили за двойной его
игрой.
Зал осознал - привычка
подсказала, -
что немец - свой. Нет, не
обманешь зала!
А то, что сам себя он
расстрелял,
есть трюк
геройский, Штирлицу на зависть.
Нет, "хрен
возьмёшь!" - у зала есть глаза ведь!
И вместо слёз, скупых, но
плодотворных,
неплодотворно улыбался
зал...
...Линьков смыл грим. Он
вышел из театра,
гадая, что за роль
сыграет завтра.
Ещё гремели выстрелы в
ушах -
опять помреж переборщил с
расстрелом.
Но жив Линьков! Душою жив
и телом!..
Что до таланта, то
таланта жалко...
Линьков вздохнул и чуть
прибавил шаг.
|
