Голубое с палевыми облаками
     небо русских икон...
     Это там, на Урале или на Каме.
     Ухает геликон.
     И хоронит допившегося соседа
     преданная родня.
     И с распятым Богом идёт беседа,
     первая у меня.

     Бог считает, что мёртвый сосед - в порядке,
     принят в небесный ад,
     чуть похожий на Верочкин, у колодца,
     где антоновские висят.
     Он предъявит свою хромоту, как примету,
     райскому вратарю...
     Ну, а я считаю, что Бога нету.
     Но с кем же я говорю?

     Там цыплёнка - на суп. Тут подсвинка - на сало.
     Серый задрал коня.
     Как теперь бы сказали, ты, смерть, достала,
     ты достала меня!
     Я боюсь за родных, и за всё живое...
     Господи, чья мы сыть?
     А вокруг - только пение хоровое,
     с кем же мне говорить?

     В нашей Третьей школе все знают точно:
     Бога придумал грек,
     потому что жилище было непрочно
     в мире, где град и снег.
     Но хотя у нас сне́га гораздо больше,
     трудно здесь небесам.
     Так что, с кем я сейчас беседую, Боже,
     я не знаю и сам...

     Похоронный оркестр ушёл к погосту.
     Это недалеко.
     Татарчонок в ватнике не по росту
     козье пьёт молоко.
     А козу эту в марте от волчьей стаи
     спас неизвестно кто -
     на Тебя все старухи грешат: отстали,
     тёмные... Но зато,

     но зато, когда проносили соседа
     мимо её крыльца,
     о, как бабка, зимой схоронившая деда,
     встала, глотнув сырца,
     поминальным блином не заев напитка,
     глядя в открытый гроб,
     не спеша, как стежки по канве, не прытко,
     крест положив на лоб,

     как она прокричала в мёртвые уши
     в лютиках полевых,
     как она прокричала в мёртвые уши
     через толпу живых,
     как она прокричала, баба Дуняша, -
     словно не про беду:
     - Ты скажи там, Фёдор, Ивану и нашим:
     скоро я к ним приду!..