Так неожидан был и нов
акцент тбилисских
воробьёв.
В сомненье:
что за птица? -
я наблюдал черты страны,
где лица женские скромны,
горды мужские лица.
Я направлялся по утрам
к углу, где Кошуэтский
храм
с грузинкою-мадонной.
Во всём вокруг сквозила
страсть:
не свет - а блеск, не
цвет - а масть,
не тень - провал
бездонный.
Но всё смягчал хозяйский
клан,
к полудню предлагавший
план
поистине духовный.
Шёл жаркий спор:
когда - куда,
пока не гаркнет тамада
свой приговор верховный.
И каждый раз меня всего
кидало в дрожь от одного
незначащего факта:
ведь
вот безделица, мура,
и знаю сам - забыть пора,
-
да не выходит как-то.
Всяк тот, кто, следуя
добру,
меня водил, как ко двору,
к высокой кисти, иль
перу,
иль к их родне, тем паче,
-
служил творцам, как
верный Сид,
весь дух свой вкладывал в
их быт,
но - Тициан, Ладо, Давид
их звал - и не иначе.
Какой-то в этом был
ответ.
Живёт без отчества поэт
(не всякий раз, но
часто),
порой кому-то подчинён,
но никому на свете он
зато уж не начальство!
Творцам простят их
старики.
Благодаря иль вопреки
отцу талант поэта -
ответьте, если не секрет:
что Афанасьичем был Фет -
уж так ли важно это?
А властный зов:"Идём
к Ладо!" -
так всех нас возвышал
зато,
что я, идя обратно,
уже не рот раскрыл - уста
-
ответить, где проспект
Шота, -
приезжим, вероятно...
|